В одной глухой, всеми богами забытой деревеньке жила-была баба, и было у нее пятеро деток - мал мала меньше. Муж ее еще годков пять назад пьяным в канаве уснул и не проснулся, оставив жену с ребятишками одну на белом свете жить-горевать.
Трудилась Марья исправно, дом в чистоте держала да в поле наравне с мужиками работала, старшего сына выкормила и в солдаты отдала, дочку замуж в соседнюю деревню, остальные пока при мамке, кто воды наносит, кто дров наколет. И все вроде у них гладко да складно, только вот беда - младшенький Никитка болеть стал, как с зимы свалила его лихорадка, так уже лето в разгаре, а он все хрипит да стонет, ни есть не хочет, ни пить, все у окошка на лавке лежит да ручонками тоненькими в бирюльки играет. И семи годков еще дитю не исполнилось, а болезнь и эти съела.

Закручинилась Марьяна, по лекарям пошла, но никак они не могли Никитку от напасти избавить, только щечки зарумянятся да улыбка на личике заиграет, как ночь пройдет - к утру опять черные круги под глазами и чело огнем пышет. Делать нечего! Побежала Марья к деревенской колдунье совета спрашивать. А та как увидела мальчонку, так нахмурилась. Вывела зарыдавшую мать в сени да шепчет: "Крепись, Марьянка, беда в семью твою пришла, сейчас младшенький занедужил, а к осени и сама в могилу сляжешь. Кто детишек твоих сиротинушек кормить будет? Иди, - говорит ведьма, - в соседнее село, кого первым встретишь - тот тебе и сподможет, по пути ни с кем не разговаривай, о беде своей не сказывай."

Еще хлеще загрустила Марья, вышла она от бабки чернее ночи, домой вернулась, детишек обняла да в дорогу засобиралась. Не хотели ее детки отпускать одну, да в ночь, да в такую даль, но матушка щей наварила, бочонок огурцов из погреба принесла и, повязав платок, по вечерней росе в соседнее село ушла.
Идет, а сама молитвы читает, и вдруг со стороны леса к ней на дорогу мужичок выскочил, сам маленький, на голове копна волос нечесаная да кафтанчик расписной. Смотрит на Марьяну и хмурится.
- Ишь чего удумала! У нее дома малыши - она ходит по глуши! Вертайся назад, впереди только погибель да смерть-кручина!
Тяжело вздохнула Марья, но помня совет бабки-колдуньи, промолчала, лишь рукой отмахнулась да дальше пошла.
И вот уже солнце за гору село, и туман ложится, молочными боками о ноги трется, а тут девчушка-краса, молодая-егоза, из кустов черемухи вышла да на Марьяну смотрит с укоризной.
- Что ж ты, матушка, одна, где же детоньки твои, на кого оставила, голодать заставила? Не ходи куда идешь, кроме беды ничего не принесешь!
Марьяна только ойкнула и бочком, бочком от девушки-красавицы в золотом кокошнике отошла.
Месяц молодой из-за пригорка показался, уж и тропинка еле видна, все идет Марья, ног под собой не чуя, видит огонек впереди. Остановилась. Смотрит, а это лучина горит, и лучину ту старушка-божий одуванчик в руках держит.
- Подойди, - говорит, - ко мне, горемычная. Испей молочка из крынки, дух переведи. Расскажи, что за тоска тебя изнутри гложет, может и помогу чем.
Покачала Марьяна головой, поклонилась старушке, и угощения не испробовав, дальше пошла. Попутчица только головой покачала, да и исчезла во тьме ночной, будто и не было ее.
Через ухабы перебиралась Марья , болото гнилое преодолела, с горки на горку, по осоке дремучей в человеческий рост проходила, вот уже вдалеке в свете месяца ясного показались первые деревенские домики. Только ужаснуло нашу путницу представшее пред ее глазами зрелище. И не деревня, а погост настоящий. Дома полуразрушены, покосившиеся заборы, всюду грязь и нечистоты. Дома сажей измазаны, вонь стоит несусветная, и ни одной живой души.
- Ох, - думает Марьянушка, - обманула меня ведьма, у кого же мне здесь помощи просить, ведь брошена деревня, сразу видно, будто чума прошла по дворам.
И тут видит она - мальчонка на заборе сидит, один-одинешенек. Румяный, красивый, улыбается, на Марьяну поглядывает, а сам ножкой качает.
- Что, матушка, невесела? Что кручинишься? - спрашивает.
- Да вот горе у меня приключилось, - говорит Марья, - послали меня в вашу деревню совета просить, а тут и нет никого.
- Как нет, - удивляется баловник, - а как же я?
Подумала Марьюшка да решила все мальчонке рассказать, а он сидит, слушает, улыбается, будто и не сопереживает вовсе горю чужому. Как рассказ окончен был, спрыгнул он на землю, будто птичка порхнула, подошел к бедной женщине и говорит:
- Помогу твоей беде, да и не беда это вовсе! Меня слушай, как скажу - делай, и будет той сынок живей всех живых! Как на деревню вернешься, никому обо мне не сказывай, в ночь на Ивана Купалу детишек гулять отправь, а сама дома с Никиткой оставайся. Дверь никому не открывай, не пускай никого. А услышишь, как печная заслонка три раза скрипнет, так окно распахни и скажи: "Ждем тебя, гость дорогой! Все наше - твое. Что твое - наше!" И поправится сынок твой в тот же час.

Обнадежил мальчик мать-бедолагу, летела она домой, будто крылья за спиной выросли, уже к утру к родному селенью вышла. Весь день как заведенная провела, дела домашние забросила, у постели сына сидела, сказки читала, минуты до ночи заветной считала. Вечером начали деревенские собираться, пляски, песни, молодежь гудит, вокруг деревни костры палят. Папоротник заветный ищут, по лесу бродят, смеются. А Марьянушка детишек снарядила, расцеловала, да и отправила к людям, сама двери, окна затворила, Никитку обняла и сидит, полуночи ждет. Вдруг слышит робкий стук в оконце. Глядь, а там старичок-боровичок, что в лесу ей встретился, стоит, пальчиком грозит.
- Не смей, не смей...
Марья зажмурилась, дедушка и пропал. Проходит немного времени, вновь стук в окошко, а там девица в золотом кокошнике. Стоит, головой качает, а у самой слезы на глазах. Опять Марьюшка зажмурилась, губы добела стиснула.
Уж затемно, вновь окошко звенит, знала кого увидит, и точно - старушка в окно заглядывает, ручки молитвенно сложила и шепчет:
- Опомнись, милая, не наделай беды!
Заплакала Марья, но четко помнила указания мальчонки: молчать!
За полночь тишина деревню заволокла, только собаки дворовые воют. Тут слышит хозяюшка: печная заслонка трижды скрипнула. Бросилась Марьяна к окну, распахнула ставни и крикнула что было мочи: "Ждем тебя, гость дорогой! Все наше - твое! Все твое - наше!" И в то же миг будто ураган в окно ворвался, пыль столбом, вой страшный, схватила Марья сына, к груди прижала, сидит ни жива ни мертва. Страх такой в душу забрался, аж холодом дохнуло, не выдержала женщина, вскрикнула и чувств лишилась.
На заре, как только солнышко показалось - очнулась Марьяна, оглянулась, а Никитка, сынок ее, на окошке сидит. Румяный, улыбающийся, смотрит на мамку, ножкой качает. Бросилась она к нему, руки тянет, а он будто чужой. Старшенькие на печи в одеяло лоскутное завернулись, носа не высовывают.
- Сходи, - говорит Никитка, - на погост, там дружок мой тебя дожидается, передай ему от меня благодарность за спасение да квасу кувшин.
Что делать Марьяне, живой младшенький, здоровый, видно, одичал во время болезни, что на мать и не смотрит. Налила кувшин квасу хлебного, да на погост деревенский пошла.
Идет, а деревню и не узнать. Будто смерч прошел, деревья повалены, на домах ставни наглухо закрыты. Люди, что встречаются, крестятся и плачут. Вой из дворов доносится.
Спустилась Марьюшка с пригорка, к кладбищу подходит, видит - на ближайшей к ней могилке тот самый мальчонка сидит, смотрит и улыбается, а у самого зубки как клычки, острые да белые, будто у рыси лесной. Подошла Марья к нему, протянула кувшин и говорит:
- Вот тебе, милый друг, квасок домашний, сынок мой передал, за спасение свое велел благодарить.
- Квасок, - удивился мальчишка, а сам брови нахмурил и смотрит так зло. - А ты глянь в кувшин!
Заглянула Марья в крынку, а там и не квас вовсе, а кровь. Густая, алая, целый кувшин. Вскрикнула Марьяна и в деревню опрометью бросилась. А мальчонка смеется ей вслед: "Все ваше - наше! Помни! Все вы теперь мои, вся деревня ваша теперь погост мой, и сынок твой отныне брат мой названный!"

Бежит Марья по деревне, а отовсюду плач и стенания. Старики кричат: "Вурдалак пришел, погубит всех! Закрывайтесь, прячьтесь! Уже половину села уел, дюжину человек за одну ночь обескровил!"
Забегает Марья в дом, к детушкам бросается, а Никитка знай себе на окошке сидит, острые зубки скалит да ножкой качает.