| adakord | Дата: Вторник, 06.10.2015, 22:48 Сообщение # 1 |
Участник
Сообщений: 1
Подарки: 0
Статус: Отсутствует
| — Ника, подъем! — визжала Яна. — Сматываемся, живо!
Я еще толком не проснулась, но уже оторопела. Судя по голосу, Яна была неподалеку. Лесная подстилка хрустела под ее ногами так громко, словно она неслась ко мне очертя голову. Я привстала, огляделась и растерялась еще сильнее. Вчерашним вечером мы пробили колесо, сошли с трассы и вчетвером улеглись в палатку, но теперь рядом со мной никого не было.
— Вставай! — вопила Яна. — Уезжаем!
Она с треском отдирала полог с липучек.
— Быстрее, говорю, убираемся! — взвыла она. — Ты меня слышала?
В следующий миг она влетела ко мне и разнесла по палатке крошки земли и жухлые листья. Она ошарашила меня своим видом: красная, взмыленная, волосы взбитые, руки трясутся, глаза блестят.
— Что случилось? — поражалась я.
Она сорвала с меня одеяло, скатала его рулоном и втолкнула его мне в руки:
— Срочно в машину. Объясню по дороге. Поддай жару!
Тут же она свернула расстеленный спальник и выпихнула меня из палатки.
Я в жизни не видела такого тумана! Всё было в густом белом пару. Заведенная машина тарахтела. Я потопала к ней, ориентируясь по шуму. Яна с бешеной скоростью вырывала из земли колья, сдувала палатку и комкала ее. Скоро я перестала различать ее за туманом. Я была в полном замешательстве. Юля, Кристина, Яна и я — мы договорились встать вместе и отправиться в автосервис, но уже полдень. Не без меня ли они ездили? Юля сидела за рулем, и я заглянула к ней:
— Юль, что такое? С чего паника?
— Проходи, — она кивнула на задние кресла.
У нее был ужасный вид. Лицо мертвенно-бледное, глаза опухли, как будто она рыдала часами, на рыжих волосах — засохшая грязь. Ее взгляд то нервозно бегал, то заторможено плыл, и ее движения были дрожащими и дерганными.
— С тобой всё нормально? — встревожилась я.
— Залезай, — она стала качать головой.
Ее жест подсказал мне, что всё очень ненормально. Казалось, она даже не понимает, где она находится и что с ней происходит. Я не прошла в салон, но окинула взором машину. На месте вчерашнего колеса (того самого, из-за которого сойти с дороги пришлось так рано, замены которому под рукой не нашлось и которым Юля — как водитель с вечно разинутым ртом и как водитель, водить не умеющий в принципе — просто не могла не соскочить в яму) стояло новое. Они все-таки были в сервисе без меня.
Я возвратилась к Яне.
— Иди обратно, не мешай! — рявкнула она.
Я застыла и в смятении наблюдала, как Яна сгребает с земли палатку, как сгружает ее в багажник, как выхватывает у меня одеяло и кидает его в машину, как уносится подбирать из травы всякий мусор и как пристально озирается, пытаясь понять, ничего ли мы не оставили в роще. Убедившись, что забытых вещей нет, она ломанулась к машине, ввалилась на заднее сидение и выпалила мне: «Забирайся».
— Где Кристина? — обеспокоилась я.
— Всё потом, давай ко мне, — прицыкнула Яна и заволокла меня в салон.
В тот же миг мы тронулись. Я посмотрела на отрешенное Юлино лицо, отражающееся в зеркале заднего вида, и сказала, что это не то состояние, в котором следовало бы садиться за руль, но Яна велела мне не высовываться. Мы медленно двигались через туман. Яна то и дело оборачивалась и разглядывала трассу с такой тревогой, словно нас должно было преследовать что-то ужасное.
Из кармана на спинке кресла я вынула запотевшую бутылку ледяной воды. Я отхлебывала, когда услышала от Юли: «Мы с Яной сбили Кристину». И тогда я подавилась. Нет, я не просто подавилась — мне показалось, вода прошла по горлу не вниз, а вверх и ударила острой горечью мне в нос. Я сидела как оглушенная. Как это может быть, я хотела сказать, но в голове всё до такой степени спуталось, что я даже забыла, как говорить надо правильно. Руки у Юли дрогнули, и она сжала руль крепче. Яна потянулась к магнитоле, включила для Юли радио, а сама пододвинулась ко мне и перешла на шепот. Это было очень плохое ощущение. Мне было плохо до того, что я не могла толком соображать, и неизвестно, как вообще в таком потрясении я ее слушала.
Дело было так. Юля с Яной проснулись рано и решили отогнать машину в сервис — до города было недалеко. Тогда как они выехали, мы с Кристиной еще спали, и ничто не предвещало беды. Они прокладывали обратный путь через туман, и Кристина выскочила на дорогу. Предугадать ее выход было невозможно так же, как невозможно было заметить ее с того расстояния, с которого они бы успели затормозить. Свидетелей не нашлось. Кристину подобрали. Они вывезли ее в лес, а сами возвратились за мной, и теперь Яна сидела как на иголках. Она подозревала, что на месте аварии их все-таки кто-то засек, и сейчас он висит на хвосте.
Яна объясняла, откуда именно они увезли Кристину и куда и рассказывала, как им пришлось повозиться с ней и как они едва не забыли о ее рюкзаке, лежащем в машине, и как его тоже необходимо было куда-то сбросить, и твердила, какими бы последствиями обернулась эта поездка, не прими они нужных действий вовремя. В одночасье я забыла, кого и зачем я случаю и отвернулась в окно.
Туман был яркий, как снег. Он оседал клубами в оврагах, прятал деревья и трассу. Иной раз казалось, мы прорываемся сквозь огромный сугроб. Мы не ехали — мы плелись медленнее, чем могли бы плестись пешком. Как они угробили Кристину на столь малой скорости, я не понимала. Я была шокирована, подавлена и расстроена. Меня душило чувство утраты, чувство безвозвратно упущенного. Мы знались с Кристиной недостаточно долго для того, чтобы она стала мне по-настоящему близка, но сейчас мне казалось, я потеряла лучшую подругу и даже не успела с ней попрощаться. Это было ужасно. Мне становилось настолько грустно, что в носу защипало, а в глазах всё поплыло от слез.
Вопрос «куда мы теперь направляемся» пришел ко мне с опозданием. Былые настроения утеряны. Отдых заранее испорчен. А Юля? Готова ли оттрубить еще сотни километров до моря? Наверняка она свернет на первую железнодорожную станцию, высадит меня, а сами они с Яной поедут к дому. Этот вопрос я бросила в воздух, где он и застыл, не находя ответа. Немного погодя я повторила его. Юля сошла на обочину так резко, что меня занесло, и я чуть не ударилась. Она заглушила автомобиль, грохнула дверью, как будто перед ней кто-то виноват, и пошла вдоль дороги. Мой удивленный взгляд встретился с удивленным взглядом Яны в зеркале заднего вида, а затем она бросила: «Подожди здесь», — и выметнулась за Юлей.
Вмешиваться я не стала. Я отошла от автомобиля и замялась у трассы. Изредка в тумане прочерчивались желтые лучи фар, и мимо проплывали машины. Девчонки ругались, взмахивали руками и повизгивали. Их разговор затянулся на четверть часа, после чего Юля вернулась за руль, а Яна — на переднее пассажирское кресло. В ходе разговора было постановлено: мы не можем двигаться к морю сейчас, да и в целом расположение духа не позволяет нам куда-либо ехать. Доползем до ближайшего поселка, а там отойдем от случившегося и поразмыслим над дальнейшим раскладом. Возможно, поездку продолжим. Но не будем загадывать. С чем мы и отправились.
Постепенно туман разрежался и открывал обзору придорожные дебри. Лес мельчал, и за ним просматривались голые земли и болота. Пустынная дорога поглощала всякий звук, и в гнетущей тишине ехать было неприятно. Яна решила включить музыку и полезла в бардачок искать записи, но выудила из него синеватую коробку, похожую на обложку видеокассеты.
— Эй, чье это? — озадачилась она. — Кто-то из вас забыл это тут.
Она и в самом деле держала коробку с кассетой.
Юле хватило беглого взгляда, чтобы выдать:
— Это не мое.
Такого же взгляда было достаточно мне:
— И не мое тоже.
Я попросила пленку в руки.
На сине-зеленом, как географическая карта, фоне обложки изображались две японские школьницы. По верху коробки проходила надпись «Okinawa», на шторке кассеты была клейкая бумажная полоска с пометкой «Okinawa. System». Никакого пояснения спереди. Оборот продран: картонное пятно расползлось по коробке и поглотило почти всю аннотацию. Уцелевшую строку я взялась переводить, но получила в результате пустой набор слов.
— Это Кристина прихватила ее из проката, — я передала кассету Яне. — А как еще, раз пленка больше ничья?
— Давайте выкинем кассету, — зашипела Юля. — Не хочу, чтобы здесь было что-то из ее вещей.
— Но это не ее вещь, — сказала Яна. — Это прокатная, Ника верно говорит. Так-то можно оставить.
— Нет, я не могу, — Юля потихоньку тормозила. — Улика это или не улика — без разницы. Кассета напоминает мне о ней. Давайте выбросим.
Мы остановились. В стороне от дороги располагался овраг, а в нем через длинную и спутанную, как нечесаные волосы, траву проглядывала черная вода. Тут и там из-под нее выдавались островки, а на них зеленели кисточки, облепленные красными бусинами ягод. Юля замахнулась и швырнула кассету вдаль. Метила она в топи, но коробка шлепнулась на кочку. Юля порывалась идти вброд и топить кассету, и мы еле ее отговорили. Пусть кассета плесневеет там, куда упала: ее не видно с дороги, да и кому бы взбрело на ум ее искать?
Мы продолжили путь и, отмотав еще часа полтора, свернули на проселочную дорогу. Деревня была небольшой, непримечательной, но кое-где неплохо обустроенной. Мы не слишком-то надеялись снять жилье и больше рассчитывали на очередную ночевку в палатке, но стоит отдать должное обстоятельствам: нам посчастливилось. Немолодая супружеская пара согласилась на несколько дней пустить нас в летний дом, откуда давеча съехали их родственники.
Мы припарковались на участке и сразу же разбрелись, кто куда — в доме осталась одна Яна. Общество постыло каждому. Остаток дня я посвятила бесцельному хождению по деревне и чеканила шаг предположительно туда, где воспоминания о Кристине меня бы не так настойчиво грызли, но подобного места я не нашла. К ночи я возвратилась домой, и, чуть свет, история повторилась: друг от друга мы разбежались. Сколько времени притом я потратила впустую! Если бы я знала тогда, какой подвох содержала в себе та авария, я тотчас бы предприняла необходимые действия, но я оставалась в неведении. Неудивительно, что мои спутницы погрешили против истины. Справедливо говоря, я приходилась им сторонней.
Я зналась с Юлей по детству, но время разнесло нас по разным точкам, и столкнулись мы лишь спустя годы, прошлым месяцем. Яну же до недавних пор я не знала вообще. Я встретилась с ними по воле случая. Случай задался у пансионата, по соседству с которым располагался детский лагерь.
В пансионате я прописалась не для отдыха, а из-за душевных терзаний. В моем характере имеется одна нездоровая черта, которую из-за ненависти к ней я не стала бы называть. Меня сживала со свету моя неначатая дипломная работа — до которой человек без присущей мне черты характера спокойно бы жил еще почти год. Но не я. Засыпая, я не могла не думать о картине. Чего уж там — бывало, я и за всю ночь не смыкала глаз. Терпение лопнуло. Я решила разделаться с этим раз и навсегда, покинула город и обустроилась в пансионате, но и тут я никак не могла отыскать места, которое содержало бы в себе сердце — чтобы это сердце перенести на холст. Я бороздила окрестности затем, чтобы найти пейзажи, а нашла Юлю. Оказалось, вместе с подругой, Яной, она гоняла в соседнем лагере детей.
По окончании смены девушки собирались скататься до Белого моря и обосноваться на берегу по-дикому. Машина у Юли имелась. Палатка — просто огромная. И когда Юля предложила мне примкнуть к ним, в моих мыслях сразу же пронеслось большое громкое «да»! Да! Это будет отлично! Холодные воды моря, свежий воздух, палатка, звездное небо: красота. Компания и природа, природа и компания — что еще нужно? У меня не было положительно ни одной причины отказываться, и я согласилась сразу же — вдруг передумает?
Неожиданно присоединилась и Кристина. Я познакомилась с ней в пансионате за завтраком, и мы стали постоянно встречаться — поначалу с глазу на глаз, а затем и всей компанией. Как таковая она была натура светлая, легкая и приятная, и даже пробыв с ней какое-то время, я не заметила в ней качеств, которые обычно обнаруживают себя по истечении некоторого срока: качеств, способных подпортить кому-либо кровь. Хотя очевидный недостаток в ней всё же имелся. Было в ее нраве то, что заставляло ее питать ко всем, кого она видела, безоговорочное доверие. Наивность, легкомысленность, откровенная глупость или привычка судить других по себе — чем именно это было, я не знаю, но она, к примеру, не находила дурного в том, чтобы колесить по нашим краям с незнакомцами, да и в пансионат она заехала, как на перевалочную станцию: ее изнурила дорога автостопом. Она узнала, куда мы направляемся и заметила, что нам по пути, и попросила Юлю подбросить ее до города. Стоит отметить, она подсела к нам спонтанно, в день отъезда, и никому, кто мог бы искать ее теперь, не докладывалась, с кем она держит путь. Мы не оставили за собой следов.
Отгремел последний день лагерной смены. При себе у меня имелись: походный плащ, мольберт и рюкзак, который теоретически можно было бы чем-то набить, но пока еще было нечем. Домой я не заезжала. Девчонки готовы были поделиться со мной всем, что у них было при себе, лишь бы только я их не задерживала. Всем скорее хотелось на море. Но всех больше хотелось мне.
Заранее я составила о поездке положительное мнение. За окном — жара, из-под опущенного стекла — свежий ветер, волосы в лицо, слева и справа — изумительные виды, а в лобовом стекле — бесконечная лента трассы и нависающее над ней громадное небо с ватными облаками. Дорожная романтика. Стоит ли говорить, что я нафантазировала себе о море?
Как я ошибалась. Я ошибалась ровно до того момента, пока не увидела то, что Юля (видимо, как и я — в шутку) называет «автомобилем». Это был вообще-то не автомобиль. Это была сахарница на колесах — крохотная, микроскопическая. Сидеть в ней было возможно только подобравшись в комок и сгорбившись. Мы были похожи на четырех женщин, забравшихся в одну из тех пластиковых машинок, в которых по супермаркетам возят детей, и встречные водители, глядя на нас, мерзко хихикали. И ладно бы дело ограничилось ее нелепым видом — эта машина служила не человеку, а против названного, и после нее болело всё, что никогда не болело прежде, как то: руки, ноги, шея, спина, голова — легче было бы перечислить то, что после поездок не отваливалось. Сидения были тверже металла, а про ужасные подголовники нужна особая поэма, но хватит о неудобствах. Главная проблема была не в машине, а в том, кто делал попытки ее водить.
У Юли было множество плюсов. Таких как, например, зверское терпение или ораторских дар. Свою маленькую каретку она могла гнать с утра до вечера, а в говорливости она смахивала на радиодиджея. Юля не умолкала ни за рулем, ни в придорожных кофейнях. Слушать ее было и весело, и интересно, и приятно, и всё бы хорошо, если бы при этом она умела водить. Но она не умела абсолютно. В течение двух суток, проведенных в пути до аварии, меня не покидала мысль, что вот-вот Юля обовьется вокруг придорожного столба, опрокинется на вираже кубарем, плюхнется с моста или поймает в лоб фургон. Ее манера вождения походила на манеру самоубийцы, которая села за руль лишь затем, чтобы унести на тот свет и себя и пассажиров. Сама Юля считала свое мастерство единственно приемлемым из всех возможных. «Стоило взять в дорогу псалтырь», — сказала мне как-то Кристина. Действительно, стоило бы.
Второй день в деревне подходил к концу. Я возвращалась с прогулки поздним вечером. Темнота спускалась из угольного неба, обнимала крыши и набивалась в просветы домов. Путь я подсвечивала фонариком, и луч, прорезая мглу, танцевал на песчаной дороге. На крыльце, в океане сгустившейся темноты, мерцала лампочка. Я обогнула угол дома и пошваркала по кирпичной дорожке в сад облупить какую-нибудь крепкую яблоню.
В комнате, где ночевала Яна, горел телевизор. Свечение из окна призрачной дымкой обволакивало листья, которые шевелились в темноте, как нечто густое, живое и дышащее. Я сорвала с ветки ароматное яблоко, с хрустом его надкусила и заметила в окне то, что меня встревожило. Яна выглядела странно. Не показалось ли? Я подалась к фасаду. Нет, не показалось.
Я привстала на цоколь, и сердце волнительно заныло. Я была как ребенок, который исподтишка подсматривает за чем-то любопытным. Я вжалась щекой в тугую москитную сетку, чтобы лучше видеть. Яна сидела на кровати неподвижно. Вокруг нее перетекал голубовато-серый от свечения экрана сигаретный дым. Выражение ее лица заинтриговало меня, но от него мне стало не по себе.
Она пожирала взглядом экран, и ее глаза блестели так страстно, как могли бы блестеть они у человека, полностью чем-то очарованного, но сама она оцепенела. Мне казалось, она, как фотомакет, упадет, если ее подтолкнуть. В пепельнице лежала сигарета, и рыжий уголек преломлялся во всех стеклянных гранях, как в призме. Яна занесла над ней руку и застыла. Наверняка по каналу шел интересный фильм, и Яна затаила дыхание во время самого напряженного момента. Я наблюдала за ней еще с минуту, а она всё не двигалась. Я сошла с цоколя и жадно вдохнула. Ночной воздух шел из самых глубин чистого неба и был до того свежим, что совершенно не хотелось возвращаться в пыльные комнаты. Я прошла дальше в сад и села на лавку.
В груди закопошилось неприятное чувство вроде легкого испуга или сомнения. В траве цокотали сверчки. Что-то было не так. Сомкнутые бутоны покачивались на хрустящих стеблях. Что-то не так — что? В черном небе белели крупные, как жемчужины, звезды. Не так — что именно? Казалось, даже звезды пульсировали с каким-то еле уловимым писком. Вот оно! У Яны в комнате не хватало звука.
Я вскочила со скамейки как ошпаренная и посмешила саму себя. Чего это я встревожилась? В отсутствии звука нет удивительного. Шел показ, звук прервался, а там — самый пик интриги, и Яна, надеясь уловить хоть что-то из сюжета, впивается глазами в экран. Элементарно! Да нет же. Нет. Отсутствие звука — это ясно… С самой Яной было что-то не так.
Невозможно было понять с первого взгляда выражение ее лица. Оно сохранилось в моей памяти, как слепок, и постепенно преобразовывалось, искажалось и возбуждало во мне тревогу какими-то трудными для определения чертами. Я не то чтобы видела ее образ внутренним взором, а скорее ощупывала его интуицией, и я касалась чего-то ненормального. Во мне поднялось дурное предчувствие, и я поспешила в дом.
Я постучалась в спальню Яны, но ответа не последовало. Из комнаты слышался гул, по-видимому, от телевизора. Я вошла. Кровать была смята, пепельница чадила, по экрану шли помехи, и через них слышался такой звук, будто старый паровой поезд грохочет о рельсы. И это всё, что осталось от присутствия Яны. Я разогнала перед лицом дым, затушила сигарету и опустилась на кровать так резко, что взвизгнули пружины. Я была раздражена. Почему Яна так безалаберна? Она находится не где-то, а в чужом доме, который (не приди я) она могла бы спалить. Что за идиотизм. Куда она делась?
Я была зла, и мне хотелось сорвать сердце. Я вышла на крыльцо и позвала Яну, но та не откликнулась. Она бы услышала меня из сада, из дома, что и говорить — она бы услышала меня даже на дороге вне участка! Если бы там была. Вернулась ли Юля? Я покричала и ее, но не дозвалась и предположила, что Яна, скорее всего, ушла за ней.
Я возвратилась в спальню и мысленно принялась отчитывать Яну. Ускакала черт знает куда, не догадалась запереть входную дверь, не выключила телевизор, оставила зажженную сигарету. Только пожара не хватало. Видеопроигрыватель работал, и я не понимала, почему рябит экран. Это бракованная кассета или неисправность видака? Яна что-то сломала? Я потыкала кнопки. Проигрыватель выплюнул кассету. Я чуть не подавилась, когда увидела на шторке «Okinawa. System».
Что за гадкое совпадение! Я даже усмехнулась. Что ни день — мне попадается кассета, напоминающая о Кристине. Я вынула «Окинаву», взяла с полки Вуди Аллена и сунула его в проигрыватель. Экспертиза показала, что техника работает идеально, и я успокоилась: видимо, «Окинава» сама по себе битая. Затем я отправилась на мансарду и, не дожидаясь девчонок, прикорнула.
Я проснулась среди ночи от навязчивого стука. Снаружи раздавались ритмичные жесткие хлопки, и чем дольше я их слушала, тем больше они меня нервировали. Дверь сарая билась о раму. Я знала, что грохочет сарай, но от этого звука меня поташнивало. Точнее, не совсем от этого звука. От чего же? Я пришла в замешательство и приподнялась.
Скошенная крыша нависала над головой, а койка стояла вплотную к окошку. В каплях влаги на стекле переливался свет луны. Из форточки веяло ночным дождем и древесиной, а в комнате летал еле уловимый запах таблетки от комаров. Вроде бы всё было в порядке. Почему мне так тревожно, я поняла не сразу. Что-то подсказывало мне, что я на чердаке одна, и включив свет, эту догадку я подтвердила.
Третий час утра. Чужая деревня. Юли в соседней кровати нет. То же подозрение пришло ко мне насчет Яны. Я спустилась на первый этаж, но девчонок не обнаружила. Я обошла двор, но всё, что там было — шелестящий в кустах ночной ветер. Машина, как и прежде, стояла у подъездной дороги. Мне стало зябко. Где они? Засиделись у хозяев? Влились в местную шайку? Почему не предупредили, что задержатся?
Я закрыла входную дверь на ключ, замялась в сенях и поймала себя на мысли, что слишком уж волнуюсь для того, чтобы заснуть. Всё, что оставалось мне делать — ожидать хоть какого-то прояснения ситуации. Как бы скоротать время до их возвращения? Мне вспомнилась кассета в проигрывателе у Яны, и я зашла в спальню.
Что за фильм мог привести Яну в такой восторг — или чем, если не восторгом, это было? С любопытством я взяла «Окинаву» и осмотрела бобины. Пленка была промотана почти до конца. Запись стерта лишь на каком-то участке, подумала я и сунула ее в проигрыватель. Я перематывала ее назад при включенном экране, но до завершения перемотки не дотерпела. Сколько я ни мотала — на экран выводились одни помехи, и я вынула кассету с очевидным выводом: Яна была увлечена не «Окинавой», а другой лентой, а «Окинаву» она запустила позже, перед тем, как ушла. Я отправила в проигрыватель Вуди Аллена, взяла на колени кастрюльку холодных слипшихся макарон и, ковыряя в них вилкой, вперилась в экран.
…Прошло около часа с прихода зари. Мой фильм давно закончился, и я не находила себе места. Девчонки не возвращались. Я отворила окно и просто стала озирать сад, ожидая хоть каких-то перемен. Ночной дождь смыл с зелени всю пыль, и листья стали яркими, мокрыми и блестящими. Легкая туманность гуляла среди деревьев. Вымокшие после дождя птицы чирикали. Дверь сарая продолжала ходить. Хоть что-то, ну же? Ничего не менялось. Сонная, издерганная, я плутала мыслью по какому-то бесконечному лабиринту и никак не могла понять, что конкретно в этой ситуации меня так угнетает. Казалось бы, уход девушек мог иметь множество объяснений, но меня вымораживало так, словно объяснений он не имеет вообще.
Я обернулась и увидела в складках простыни коробку «Окинавы». Интереса она уже для меня не представляла, но по инерции я взяла ее в руки. Сверху на обложке — голубое небо, снизу — острова и море, на горизонте — крыло самолета, девушки в школьной форме смотрят в кадр: ничего нового. Я перевернула коробку и оторопела. Мысль «ничего нового» стала неприятной. Аннотация была ободрана точь-в-точь как и раньше. Мне захотелось протереть глаза. Я же воочию видела, что кассета упала на болотную кочку! Яна прихватила ее? Кто же еще. Но как ей удалось? и когда? зачем? Я усомнилась. Вытащить кассету из болота на расстоянии — это фокус, достойный иллюзиониста, а не Яны.
Я осматривала обложку: борозды, как от ногтей, вмятины, облезлости, — и с удивлением обнаружила, что все они нарисованы и покрыты лаком. Вот оно что. Таково оформление всех обложек «Окинавы». Я втиснула кассету в коробку, отправила ее в ящик, возвратилась к окну и стала ждать каких-либо изменений, но изменилась лишь москитная сетка, которая отмокла от утренней измороси. Тяжелые капли падали на карниз. Расходился дождь.
Я услышала хлопок двери со стороны сарая и одновременно — с парадного входа. Внутри у меня что-то воспрянуло, но тут же оборвалось. Я ожидала от девчонок топота или болтовни, но в прихожей было тихо. Что там происходит. Голос в моей голове говорил тягуче, медленно. Какого черта они там копаются. Почему они замерли.
— Эй! — крикнула я.
Они не отозвались. Мне даже пришла мысль, что я все-таки не заперла дверь и ею хлопнул ветер. В недоумении я выглянула в коридор. Дверь была распахнута, на крыльцо сыпал дождь. В прихожей стояла Юля. Ее вид ошеломил меня. Голова в колтунах, на одежде — хвоя и листья, на колене — ссадины. Она, измокшая, раскрасневшаяся и грязная, судорожно глотала воздух, будто бы долго бежала.
— Ты в порядке? — я подлетела к ней.
Она посмотрела на коврик, где лежали мои сланцы и скривилась:
— Яна не здесь?
— Постой… — удивилась я. — Вы разве были не вместе?
Она помрачнела:
— Яна пропала.
Я опешила.
— Ее нигде нет, — сказала Юля.
Она опустилась на порог и стала растирать виски:
— Какой кошмар, — говорила она. — Это кошмар. Я ведь искала ее всю ночь.
— Всю ночь! — поражалась я. — Но зачем? Нет, почему? То есть почему ты не рассказала мне, почему не позвала меня искать ее?
Она поднялась:
— Я не могу тут находиться.
Я вцепилась ей в локоть и затянула ее в дом. Совершенно неожиданно она ударилась в панику и стала повторять, что ей здесь страшно. Она порывалась уйти, а я — удержать ее. Это нормальный дом. Абсолютно нормальный дом, где не нет никакой опасности! Но она рвалась отсюда так, словно он вот-вот обрушится и погребет ее под обломками. Я потратила немало сил, чтобы затащить ее внутрь.
Небрежным движением она сбросила кроссовки, протопала в комнату, сорвала с крючка полотенце, вытерла мокрое лицо и шею, сволокла липкую одежду прямо на пол и завернулась в плед. Она пыталась усидеть на месте, но не могла. Она вскакивала, металась по сторонам, резко садилась, опять вставала… Она припадала к окну и с тоской смотрела на свою машину, и было заметно, что больше всего на свете она сейчас хочет просто отсюда уехать.
— Я чувствую себя ужасно, — призналась она.
Нахождение в доме не успокаивало ее, и я предложила ей выйти. Она наспех оделась, повесила на плечо сумку, и мы двинулись. Куда — мы толком не знали. Мы просто плыли через завесу дождя, как через водопад. Капли барабанили о клеенчатый капюшон дождевика. Юля рассказывала, как провела эту ночь.
Дело обстояло так. Юля, как и я, бродила по окрестностям до позднего вечера и возвратилась в дом одна. К тому времени я спала. Яны всё еще не было. Ее отсутствие напугало Юлю до смерти, хотя объективных причин для столь бурного беспокойства я не видела. Юля оббегала деревню и, пока я спала, даже возвратилась в дом проверить, не пришла ли Яна. Складывалось впечатление, что Юля никого, в том числе и меня, не хотела привлекать к поискам, а надеялась вернуть Яну тайком и в дальнейшем о ее исчезновении не оговариваться. Когда я призывала ее обратиться за помощью, она давала отказ.
Дорога вывела нас к вытянутому, как лента, озеру, в котором отражалось тучи. Мы вдались в лес и шли по измокшему мху к берегу. Дождь шуршал в листьях, кора от воды потемнела, и через кроны слегка подкапывало. Мы остановились возле пустого пляжа, но Юля и здесь не могла усидеть. Она бросила сумку, пошвыряла на песок одежду и зашла в озеро, и окунулась с головой. Песок холодил ступни так, словно шагаешь по снежной пустыне. Я представить себе не могла, как Юля плавает при такой промозглой погоде. Как же хотелось выпить чего-то горячего и залезть под пуховое одеяло! Я села у самой кромки воды и в полудреме наблюдала, как разбиваются капли об изумрудные листья водяных лилий. С Яной не случилось ужасного, рассуждала я. Она ушла буквально из-под моего носа, пока я гуляла в саду, и этому найдется простейшее объяснение. Ее жизни ничто и никто не угрожает. О, я была теперь в этом уверена! Потому что Юля ничуть не опасалась за ее сохранность. Юля всполошилась так, как если бы Яна ушла к известному только им тайнику и могла бы теперь вынести оттуда нечто ценное. Вот чем это было. Страхом не за Яну, а за себя — или за что-то свое.
Юля выходила из озера и разглаживала волосы, с которых потоком лилась вода, но вдруг остолбенела. Ее перекоробило, и она смерила меня гневным взглядом.
— Это смешно, да? Смешно, по-твоему? — проскрежетала она.
В ответ я издала невнятный звук. Она привела меня в замешательство.
— Зачем ты сделала это? — вскипятилась она.
— Сделала что? — мне стало не по себе.
— Зачем ты…
У меня в груди кольнуло, когда она произнесла: «Взяла с собой кассету».
— Что за бред? — не поняла я.
— А это что такое? — она указала на сумку.
Из нее высовывался синий уголок «Окинавы». Я обомлела.
— Нет, нет, — сказала я. — Я не брала это.
Она встряхнула сумку, и «Окинава» кувыркнулась на песок. Юля впопыхах стала одеваться.
— Как ты смогла? — бесновалась она. — Я же ее выкидывала!
— Эй, я не брала!
— Говори!
— Слушай, кассета была у хозяев.
— У хозяев, значит?
— Наверное, ты махнула ее в сумку случайно.
— Хватит! — отрезала она. — Как ты залезла в болото? Зачем взяла? Зачем, я тебя спрашиваю!
Я вконец растерялась:
— Да как бы я могла? Она дома была. Это не Кристинина, а хозяйская.
— Ну-ну… — съязвила она. — Зачем подложила «хозяйскую»?
— Я не подкладывала, — я вцепилась ей в руку.
Мне казалось, она готова была от меня удрать.
— Да что с тобой? — сказала я.
— К черту пошла.
Она выдернулась, подхватила сумку и бросилась прочь. Она просто сошла с ума! Я взглянула на песок. Кассету надо было вернуть владельцам. Я подняла «Окинаву» и поспешила за Юлей. Она шла очень быстро, а ближе к выходу из рощи побежала. Я не успевала за ней. Я гналась за ней изо всех сил и боялась, что если я упущу ее, то она опять пропадет надолго. Она вихрем ворвалась на участок и скрылась в доме. Я застала ее у телефона. Она уже сняла трубку и била по кнопкам.
— Что ты делаешь? — сказала я.
— Закажу бронь.
— Бронь?
— На поезд.
— Зачем на поезд?
— Уехать отсюда — зачем!
— Но машина…
— Пришлю за ней потом.
— Но подожди…
— Нет не «подожди». С меня хватит. Я уезжаю. Я хочу домой.
Она была или в ужасе или в бешенстве. Она напоминала помешанную. Говорить с ней было невозможно. Я не могла бы сказать точно, в какой момент — на пляже, во время бега или прямо сейчас — я заподозрила, что Юля замалчивает некоторые факты об аварии. Я выдернула телефонный шнур из розетки. Никуда она не поедет, пока не расскажет мне всё как есть.
Трудно представить всю злобу, проступившую на ее лице в тот миг, как она поняла, что я отключила телефон. Я потребовала от нее объяснений — в ответ получила бурю эмоций. Я потребовала еще. И еще. Объясняться со мной она не хотела. Принуждение и несогласие с принуждением между нами напоминало особо взрывную сцену из мыльной оперы. Продолжалось это немало. Выяснение отношений кончилось тем, что мы молчали друг перед другом на кухне. Я заварила себе кофе и потихоньку отхлебывала из чашки. Юля смотрела через стекло во двор на одинокую машину. Время шло. Мой кофе остыл. Юля нервно постукивала по столу пальцами. Обе мы охладились и умаялись от склок.Добавлено (06.10.2015, 22:44)
---------------------------------------------
— Ты завелась из-за кассеты, — прошептала я. — И что в ней такого?
— Я думала, ты смеешься надо мной, — смутилась она.
— Зачем бы я стала? При чем тут кассета?
— Признайся, ты ее подложила?
Честно говоря, я уже сомневалась:
— Ну… может, нечаянно. Сунула ее тебе по рассеянности. Я не знаю. Но я точно тебя не разыгрывала — чего ты разошлась?
— Я думала, ты меня пугаешь.
— Чего ради? — удивлялась я.
— Мне показалось это намеком.
— Каким еще намеком?
— Намеком на то, о чем тебе известно.
— О чем? — терялась я.
— Об этом, — она многозначительно вздернула брови и смолкла, будто этим жестом ее ответ исчерпывается. Мне стало неуютно:
— О чем ты говоришь?
— Мне не надо, чтобы это, ну… разлетелось.
— Да говори же. Я никому ни слова.
Она помялась-помялась и пролепетала:
— Я не сбивала Кристину. Там был туман в тот день, помнишь? Очень сильный туман.
Я даже не поняла, что ответила ей. Что-то невнятное. То, что она выдала, расходилось с тем, что я знала, и от этого меня охватило чувство нереальности происходящего. Сначала — сбила, теперь — нет. Я никак не могла ухватиться за подсказку в ее интонации и понять, к чему она меня подводит.
— Я тогда не ехала быстро, — сказала Юля. — Я не могла набрать скорости в тумане. Дорога была скользкая — не затормозить, и ничего не было видно. Я даже не поняла, как наскочила на Кристину. Был удар, и я почувствовала, как наехала на что-то колесом. Мы выбежали из машины.
У меня ум за разум заходил:
— Ты сбила ее или нет, я не понимаю?
— Подбила, только подбила. То есть я сшибла ее и прошлась по ней колесом. У нее была рассажена голова, а из ног виднелись осколки. Крови, что странно, было немного, но всё так искорежено, так вывихнуто, что просто ужас. У меня сразу в глазах помутнело. Я едва не грохнулась, как ее увидела. Сама она не отключалась, но плыла где-то на грани. Травма была сильная: после такого садятся в кресло. Надо было или ехать с ней в больницу, или… мы подумали, сколько времени она будет выздоравливать? Сколько притом шкур снимут с меня? А если она в больнице отойдет? Когда я уже привезу ее и засвечусь. Где я тогда окажусь? Мне прямая дорога в колонию. Если Кристина уйдет — потащит за собой и меня тоже. Всё, это для меня всё, конец. Мы взяли ее, но куда мы поехали, ты знаешь.
Ее признание повергло меня в шок. Мне даже подумалось, она бредит, и я стала спорить. Всё не так! Она не знает, о чем говорит! Но скоро я поняла, что она — на серьез. Я потеряла дар речи. Не знаю, сколько я таращилась на нее в молчании. Я просто одурела. Они бросили Кристину, когда ее еще можно было спасти.
— Ты должна понимать, — она понизила голос, — чем обернется для меня всё это, если ты проговоришься.
Мою голову заполнила единственная мысль. Нужно вернуться туда, где они оставили Кристину. Я загорелась. Я стала одержима этой идеей. Я должна поехать к Кристине. Надо проверить ее. Она…
— Она может быть до сих пор жива! — выпалила я и стала лихорадочно соображать, как мне действовать дальше.
Как я поеду? Юля не согласится. Жива ли Кристина? Жизненные резервы (небезгранично) большие и надо спешить, а надо ли, жива она или нет, и да, и нет, или да, или нет, если не Юля, то кто отвезет меня, нельзя никого вовлекать или можно, вовлекать можно — медлить нельзя… в голове была такая каша.
— Не исключено, что жива, — сказала Юля, — но это маловероятно.
Меня поразило ее равнодушие.
— Мы были от города в двух шагах! — взорвалась я. — Вы бы довезли ее за минуты! Как вы могли так поступить? Что, если бы тебя так бросили? И двое суток ты бы пролежала переломанная!
Я орала на нее. Я была вне себя от бешенства. Это просто немыслимо.
— Даже не думай идти к ней, — напряглась Юля. — Ей не надо выживать.
— Что ты несешь? — я была потрясена.
— Если она выживет — сделает так, что за эту аварию поплатимся мы все.
Внутри у меня всё клокотало. Я распиналась перед ней. Я призывала ее ехать, я требовала, я упрашивала, даже угрожала, но вскоре растеряла запал: она не поддавалась уговорам, а я всего лишь растрачивала на нее время, когда на счету у меня были секунды. Внезапно я поняла, как буду действовать. Я отправлюсь к Кристине сама. Возьму Юлину машину и уеду. Я выскочила из-за стола так резко, что чуть его не опрокинула.
— Не спеши, — она поймала меня у выхода с кухни.
Каждая из нас сделала свой выбор, и каждой было ясно, что другую не склонить на свою сторону. Она была в ужасе, я — в ярости. Как мне хотелось отхлестать ее по щекам! Но надо было спешить. Я выдралась из захвата и ринулась по коридору. Судя по топоту, она ломанулась за мной. Я не успела понять, что произошло в следующий миг. Я обнаружила себя в кровати. Стоял полумрак, и тянуло почти выветрившимся запахом табака.
На прикроватной тумбочке стояла раскрытая аптечка, возле нее — темный пузырек с этикеткой «нашатырный спирт». От сквозняка, поскрипывая, качалась дверь: туда-сюда, туда… Что я здесь делаю. Здесь — где? Долго я не задумывалась. Я была слишком сонная для того, чтобы в чем-либо разбир<
|
| |
|
|
